А вы что думали?
отсюда ttp://ortheos.livejournal.com/427338.html#cutid1
"Начало неведомого века". Паустовский...
читать дальше"Кричать во весь голос "слава!" несравненно труднее, чем "ура!". Как ни
кричи, а не добьешься могучих раскатов. Издали всегда будет казаться, что
кричат не "слава", а "ава", "ава", "ава"! В общем, слово это оказалось
неудобным для парадов и проявления народных восторгов. Особенно когда
проявляли их пожилые громадяне в смушковых шапках и вытащенных из сундуков
помятых жупанах.
Поэтому, когда наутро я услышал из своей комнаты возгласы "ава, ава", я
догадался, что в Киев въезжает на белом коне сам "атаман украинского войска
и гайдамацкого коша" пан Петлюра.
Накануне по городу были расклеены объявления от коменданта. В них с
эпическим спокойствием и полным отсутствием юмора сообщалось, что Петлюра
въедет в Киев во главе правительства -- Директории -- на белом коне,
подаренном ему жмеринскими железнодорожниками.
Почему жмеринские железнодорожники подарили Петлюре именно коня, а не
дрезину или хотя бы маневровый паровоз, было непонятно.
Гайдамаки с длинными синевато-черными чубами -- оселедцами -- на бритых
головах (чубы эти свешивались из-под папах) напоминали мне детство и
украинский театр. Там такие же гайдамаки с подведенными синькой глазами
залихватски откалывали гопак. "Гоп, куме, не журысь, туды-сюды повернысь!"
У каждого народа есть свои особенности, свои достойные черты. Но люди,
захлебывающиеся слюной от умиления перед своим народом и лишенные чувства
меры, всегда доводят эти национальные черты до смехотворных размеров, до
патоки, до отвращения. Поэтому нет злейших врагов у своего народа, чем
квасные патриоты.
Петлюра пытался возродить слащавую Украину. Но ничего из этого,
конечно, не вышло.
Вслед за Петлюрой ехала Директория -- неврастении писатель Винниченко,
а за ним -- какие-то замшелые и никому неведомые министры.
Так началась в Киеве короткая легкомысленная власть Директории.
Зрители искренне веселились, но настороженно затихли, когда на сцену
тяжело вышел пожилой "министр державных балянсов", иначе говоря министр
финансов.
У этого министра был взъерошенный и бранчливый вид. Он явно сердился и
громко сопел. Его стриженная ежиком круглая голова блестела от пота. Сивые
запорожские усы свисали до подбородка.
Министр был одет в широченные серые брюки в полоску, такой же
широченный чесучовый пиджак с оттянутыми карманами и в шитую рубаху,
завязанную у горла тесемкой с красными помпончиками.
Никакого доклада он делать не собирался. Он подошел к рампе и начал
прислушиваться к гулу в зрительном зале. Для этого министр даже поднес
ладонь, сложенную чашечкой, к своему мохнатому уху. Послышался смех.
Министр удовлетворенно усмехнулся, кивнул каким-то своим мыслям и
спросил:
-- Москали?
Действительно, в зале сидели почти одни русские. Ничего не
подозревавшие зрители простодушно ответили, что да, в зале сидят
преимущественно москали.
--Т-а-ак!--зловеще сказал министр и высморкался в широченный клетчатый
платок.-- Очень даже понятно. Хотя и не дуже приятно.
Зал затих, предчувствуя недоброе.
-- Якого ж биса,-- вдруг закричал министр по-украински и покраснел, как
бурак,-- вы приперлись сюда из вашей поганой Москвы? Як мухи на мед. Чего вы
тут не бачили? Бодай бы вас громом разбило! У вас там, в Москве, доперло до
того, что не то что покушать немае чего, а и ...... немае чем.
Зал возмущенно загудел. Послышался свист. Какой-то человечек выскочил
на сцену и осторожно взял "министра балянсов" за локоть, пытаясь его увести.
Но старик распалился и так оттолкнул человечка, что тот едва не упал.
Старика уже несло по течению. Он не мог остановиться.
-- Що ж вы мовчите?-- спросил он вкрадчиво.-- Га? Придуриваетесь? Так я
за вас отвечу. На Украине вам и хлиб, и сахар, и сало, и гречка, и квитки. А
в Москве дулю сосали с лампадным маслом. Ось як!
Уже два человека осторожно тащили министра за полы чесучового пиджака,
но он яростно отбивался и кричал:
-- Голопупы! Паразиты! Геть до вашей Москвы! Там маете свое жидивске
правительство! Геть!
От правления Петлюры, равно как и от правления гетмана, осталось
ощущение полной неуверенности в завтрашнем дне и неясности мысли.
Петлюра больше всего надеялся на французов, занимавших в то время
Одессу. С севера неумолимо нависали советские войска.
Петлюровцы распускали слухи, будто французы уже идут на выручку Киеву,
будто они уже в Виннице, в Фастове и завтра могут появиться даже в Бояре под
самым городом бравые французские зуавы в красных штанах и защитных фесках. В
этом клялся Петлюре его закадычный друг французский консул Энно.
Газеты, ошалевшие от противоречивых слухов, охотно печатали всю эту
чепуху, тогда как почти всем было известно, что французы сиднем сидят в
Одессе, в своей французской оккупационной зоне, и что "зоны влияний" в
городе (французская, греческая и украинская) просто отгорожены друг от друга
расшатанными венскими стульями.
Слухи при Петлюре приобрели характер стихийного, почти космического
явления, похожего на моровое поветрие. Это был повальный гипноз.
Слухи эти потеряли свое прямое назначение -- сообщать вымышленные
факты. Слухи приобрели новую сущность, как бы иную субстанцию. Они
превратились в средство самоуспокоения, в сильнейшее наркотическое
лекарство. Люди обретали надежду на будущее только в слухах. Даже внешне
киевляне стали похожи на морфинистов.
При каждом новом слухе у них загорались до тех пор мутные глаза,
исчезала обычная вялость, речь из косноязычной превращалась в оживленную и
даже остроумную.
Были слухи мимолетные и слухи долго действующие. Они держали людей в
обманчивом возбуждении по два-три дня.
Даже самые матерые скептики верили всему, вплоть до того, что Украина
будет объявлена одним из департаментов Франции и для торжественного
провозглашения этого государственного акта в Киев едет сам президент
Пуанкаре или что киноактриса Вера Холодная собрала свою армию и, как Жанна
д'Арк, вошла на белом коне во главе своего бесшабашного войска в город
Прилуки, где и объявила себя украинской императрицей.
Когда бой начался под самым Киевом, у Броваров и Дарницы, и всем стало
ясно, что дело Петлюры пропало, в городе был объявлен приказ петлюровского
коменданта.
В приказе этом было сказано, что в ночь на завтра командованием
петлюровской армии будут пущены против большевиков смертоносные фиолетовые
лучи, предоставленные Петлюре французскими военными властями при посредстве
"друга свободной Украины" французского консула Энно.
В связи с пуском фиолетовых лучей населению города предписывалось во
избежание лишних жертв в ночь на завтра спуститься в подвалы и не выходить
до утра.
В ночь "фиолетового луча" в городе было мертвенно тихо. Даже
артиллерийский огонь замолк, и единственное, что было слышно,--это
отдаленный грохот колес. По этому характерному звуку опытные киевские жители
поняли, что из города в неизвестном направлении поспешно удаляются армейские
обозы.
Так оно и случилось. Утром город был свободен от петлюровцев, выметен
до последней соринки. Слухи о фиолетовых лучах для того и были пущены, чтобы
ночью уйти без помехи.
Киев, как это с ним бывало довольно часто, оказался без власти. Но
атаманы и окраинная "шпана" не успели захватить город. В полдень по Цепному
мосту в пару от лошадиных крупов, громе колес, криках, песнях и веселых
переливах гармошек вошли в город Богунский и Таращанский полки Красной
Армии, и снова вся жизнь в городе переломилась в самой основе.
Произошла, как говорят театральные рабочие, "чистая перемена
декораций", но никто не мог угадать, что она сулит изголодавшимся гражданам.
Это могло показать только время,
"Начало неведомого века". Паустовский...
читать дальше"Кричать во весь голос "слава!" несравненно труднее, чем "ура!". Как ни
кричи, а не добьешься могучих раскатов. Издали всегда будет казаться, что
кричат не "слава", а "ава", "ава", "ава"! В общем, слово это оказалось
неудобным для парадов и проявления народных восторгов. Особенно когда
проявляли их пожилые громадяне в смушковых шапках и вытащенных из сундуков
помятых жупанах.
Поэтому, когда наутро я услышал из своей комнаты возгласы "ава, ава", я
догадался, что в Киев въезжает на белом коне сам "атаман украинского войска
и гайдамацкого коша" пан Петлюра.
Накануне по городу были расклеены объявления от коменданта. В них с
эпическим спокойствием и полным отсутствием юмора сообщалось, что Петлюра
въедет в Киев во главе правительства -- Директории -- на белом коне,
подаренном ему жмеринскими железнодорожниками.
Почему жмеринские железнодорожники подарили Петлюре именно коня, а не
дрезину или хотя бы маневровый паровоз, было непонятно.
Гайдамаки с длинными синевато-черными чубами -- оселедцами -- на бритых
головах (чубы эти свешивались из-под папах) напоминали мне детство и
украинский театр. Там такие же гайдамаки с подведенными синькой глазами
залихватски откалывали гопак. "Гоп, куме, не журысь, туды-сюды повернысь!"
У каждого народа есть свои особенности, свои достойные черты. Но люди,
захлебывающиеся слюной от умиления перед своим народом и лишенные чувства
меры, всегда доводят эти национальные черты до смехотворных размеров, до
патоки, до отвращения. Поэтому нет злейших врагов у своего народа, чем
квасные патриоты.
Петлюра пытался возродить слащавую Украину. Но ничего из этого,
конечно, не вышло.
Вслед за Петлюрой ехала Директория -- неврастении писатель Винниченко,
а за ним -- какие-то замшелые и никому неведомые министры.
Так началась в Киеве короткая легкомысленная власть Директории.
Зрители искренне веселились, но настороженно затихли, когда на сцену
тяжело вышел пожилой "министр державных балянсов", иначе говоря министр
финансов.
У этого министра был взъерошенный и бранчливый вид. Он явно сердился и
громко сопел. Его стриженная ежиком круглая голова блестела от пота. Сивые
запорожские усы свисали до подбородка.
Министр был одет в широченные серые брюки в полоску, такой же
широченный чесучовый пиджак с оттянутыми карманами и в шитую рубаху,
завязанную у горла тесемкой с красными помпончиками.
Никакого доклада он делать не собирался. Он подошел к рампе и начал
прислушиваться к гулу в зрительном зале. Для этого министр даже поднес
ладонь, сложенную чашечкой, к своему мохнатому уху. Послышался смех.
Министр удовлетворенно усмехнулся, кивнул каким-то своим мыслям и
спросил:
-- Москали?
Действительно, в зале сидели почти одни русские. Ничего не
подозревавшие зрители простодушно ответили, что да, в зале сидят
преимущественно москали.
--Т-а-ак!--зловеще сказал министр и высморкался в широченный клетчатый
платок.-- Очень даже понятно. Хотя и не дуже приятно.
Зал затих, предчувствуя недоброе.
-- Якого ж биса,-- вдруг закричал министр по-украински и покраснел, как
бурак,-- вы приперлись сюда из вашей поганой Москвы? Як мухи на мед. Чего вы
тут не бачили? Бодай бы вас громом разбило! У вас там, в Москве, доперло до
того, что не то что покушать немае чего, а и ...... немае чем.
Зал возмущенно загудел. Послышался свист. Какой-то человечек выскочил
на сцену и осторожно взял "министра балянсов" за локоть, пытаясь его увести.
Но старик распалился и так оттолкнул человечка, что тот едва не упал.
Старика уже несло по течению. Он не мог остановиться.
-- Що ж вы мовчите?-- спросил он вкрадчиво.-- Га? Придуриваетесь? Так я
за вас отвечу. На Украине вам и хлиб, и сахар, и сало, и гречка, и квитки. А
в Москве дулю сосали с лампадным маслом. Ось як!
Уже два человека осторожно тащили министра за полы чесучового пиджака,
но он яростно отбивался и кричал:
-- Голопупы! Паразиты! Геть до вашей Москвы! Там маете свое жидивске
правительство! Геть!
От правления Петлюры, равно как и от правления гетмана, осталось
ощущение полной неуверенности в завтрашнем дне и неясности мысли.
Петлюра больше всего надеялся на французов, занимавших в то время
Одессу. С севера неумолимо нависали советские войска.
Петлюровцы распускали слухи, будто французы уже идут на выручку Киеву,
будто они уже в Виннице, в Фастове и завтра могут появиться даже в Бояре под
самым городом бравые французские зуавы в красных штанах и защитных фесках. В
этом клялся Петлюре его закадычный друг французский консул Энно.
Газеты, ошалевшие от противоречивых слухов, охотно печатали всю эту
чепуху, тогда как почти всем было известно, что французы сиднем сидят в
Одессе, в своей французской оккупационной зоне, и что "зоны влияний" в
городе (французская, греческая и украинская) просто отгорожены друг от друга
расшатанными венскими стульями.
Слухи при Петлюре приобрели характер стихийного, почти космического
явления, похожего на моровое поветрие. Это был повальный гипноз.
Слухи эти потеряли свое прямое назначение -- сообщать вымышленные
факты. Слухи приобрели новую сущность, как бы иную субстанцию. Они
превратились в средство самоуспокоения, в сильнейшее наркотическое
лекарство. Люди обретали надежду на будущее только в слухах. Даже внешне
киевляне стали похожи на морфинистов.
При каждом новом слухе у них загорались до тех пор мутные глаза,
исчезала обычная вялость, речь из косноязычной превращалась в оживленную и
даже остроумную.
Были слухи мимолетные и слухи долго действующие. Они держали людей в
обманчивом возбуждении по два-три дня.
Даже самые матерые скептики верили всему, вплоть до того, что Украина
будет объявлена одним из департаментов Франции и для торжественного
провозглашения этого государственного акта в Киев едет сам президент
Пуанкаре или что киноактриса Вера Холодная собрала свою армию и, как Жанна
д'Арк, вошла на белом коне во главе своего бесшабашного войска в город
Прилуки, где и объявила себя украинской императрицей.
Когда бой начался под самым Киевом, у Броваров и Дарницы, и всем стало
ясно, что дело Петлюры пропало, в городе был объявлен приказ петлюровского
коменданта.
В приказе этом было сказано, что в ночь на завтра командованием
петлюровской армии будут пущены против большевиков смертоносные фиолетовые
лучи, предоставленные Петлюре французскими военными властями при посредстве
"друга свободной Украины" французского консула Энно.
В связи с пуском фиолетовых лучей населению города предписывалось во
избежание лишних жертв в ночь на завтра спуститься в подвалы и не выходить
до утра.
В ночь "фиолетового луча" в городе было мертвенно тихо. Даже
артиллерийский огонь замолк, и единственное, что было слышно,--это
отдаленный грохот колес. По этому характерному звуку опытные киевские жители
поняли, что из города в неизвестном направлении поспешно удаляются армейские
обозы.
Так оно и случилось. Утром город был свободен от петлюровцев, выметен
до последней соринки. Слухи о фиолетовых лучах для того и были пущены, чтобы
ночью уйти без помехи.
Киев, как это с ним бывало довольно часто, оказался без власти. Но
атаманы и окраинная "шпана" не успели захватить город. В полдень по Цепному
мосту в пару от лошадиных крупов, громе колес, криках, песнях и веселых
переливах гармошек вошли в город Богунский и Таращанский полки Красной
Армии, и снова вся жизнь в городе переломилась в самой основе.
Произошла, как говорят театральные рабочие, "чистая перемена
декораций", но никто не мог угадать, что она сулит изголодавшимся гражданам.
Это могло показать только время,
@темы: потырено в ЖЖ